Марксова система и ее мифос — статья с таким названием была мной написана к 200-летию отца научного коммунизма и опубликована тогда же, в 2018 году, в журнале Андрея Борисовича Зубова Andrey Zubov и Никиты Владимировича Пасечника Никита Пасечник «Другой взгляд». Недавно я о ней вспомнил в разговоре с редактором альманаха «Лебедь» Валерием Петровичем Лебедевым, что и привело к ее публикации в альманахе в несколько редуцированном виде и под иным названием. Спасибо, Валерий Петрович!
Алексей, поклон. Вот тут вам задают вопрос: почему бы Богу сразу не создать совершенного человека. Ну, хотя бы Человека Возрождения? А человек начался с какого-то, прости господи, питекантропа. И даже еще раньше, с австралопитека. Более того, у Гегеля после того, как абсолютная идея, план всего мира (а он включал в себя и появление разума в виде человека) квантовым скачком превратилась в природу, развитие вообще начинается с неживой природы, потом возникает жизнь, а она путем длительного развития приводит в человеку. То есть, Гегель задолго до Дарвина из общих посылок своей философии приходит к идее эволюции. Общей же причиной необходимости всякой эволюции является его философско-метафизическое представление об Абсолютной идее (синоним Творца) как великом Демиурге, создателе и режиссере грандиозного спектакля о появлении Мира и познающего его (то есть замысел Творца) разуме в образе человека. Напомню, что (по Гегелю), когда человек познает всю божественную истину, то он, его дух стает равным абсолютной идее и он отделится от телесности, и воспарит к своему истоку – станет абсолютной идеей, но уже осознавшей себя. То есть, человек более не будет нуждаться в своем теле ( в тварности), он, некоторым образом, станет мировым разумом, если угодно, Богом.
Это чем-то напоминает вознесение человека Иисуса Христа, после чего он сел одесную Бога, стал равен ему. (Теологическое добавление — по-гречески подобный, похожий звучит как омойусиос («ὁμοιούσιος»), а такой же самый, идентичный — омоусиос («ὁμοούσιος») Как видите, разница в одной букве «йота». Но по поводу этой одной буквы в течение десятков лет велись страшные баталии. Омойусиос , подобный – это арианская ересь. .Никейский, Константинопольский соборы, и окончательно Халкидонский собор (в 451 году) постановили считать, что Бог-Отец и Сын-Христос существуют «нераздельно и неслиянно» и ним следует применять термин омоусиос — тождественный).
Вот тут и ответ, почему Господь не сразу создал человека в совершенном виде. Потому, что Бог задумал и поставил грандиозный спектакль под названием «Сотворение Вселенной». Спектакль по всем законам драматургии должен иметь завязку, движение сюжета, кульминацию и развязку. Вот все это и происходит на наших глазах. Требовать сразу показать финал спектакля — это все равно, как если бы зритель хотел вместо всей драмы Отелло сразу увидеть задушенную Дездемону, пропуская все коллизии с платком и интригами Яго. Увидели бездыханную Дездемону, занавес закрывается, зрители расходятся по домам. Зрители будут недовольны, они потребуют возвращения платы за билеты.
Валерий Петрович, спасибо! Вы замечательно и по-своему выразили то, что называется soul-making theodicy, теодицея роста души. Джон Хик, развивший ее в книге Evil and the God of Love (1966), относит ее рождение к раннему отцу Церкви Иринею Лионскому, называя ее «иринейской теодицеей». Как и всякая мощная идея, она может быть обнаружена в творчестве целого ряда мыслителей высшего ранга, и Гегель — несомненно, один из них (любопытно, однако, что Хик Гегеля не упоминает).
К сказанному вами я бы добавил, что, на мой взгляд, Абсолютная идея есть скорее воплощающийся Замысел Создателя о мире, чем сам Создатель. И в силу дарованной человеку свободы, этот Замысел динамичен, корректируется на ходу учетом новых творческих актов человека, и взаимодействует на личном уровне с каждым, дерзающим мыслить всерьез и жить всерьез. Спасение тогда предстает как потенциально бесконечный творческий рост в ряде воплощений души в новых мирах или в этом же. Перевоплощения — это не скучная череда беготни белки в колесе (кошмар индийской философии), а последовательность творческих вызовов как мета-эволюция души. Ад же и рай оказываются не какими-то местами, а указателями: либо на деградацию, неудачу последнего воплощения души (ад), или, наоборот, на ее творческий успех как шаг к дальнейшему росту, движению к ее Небесному Отцу, ее всеблагому Создателю (рай). Замечательная картина, по-моему: когерентная, величественная, вдохновляющая.
Да, Алексей, процесс становления человека необходим и он заключается в познании природы и самого себя. То, что вы называете «теодицея роста души», творческими актами, творческими порывами. Сие заповедано самой абсолютной идеей.
Когда Человек станет идеальным (его сознание станет частью мирового разума), история закончится. Ну, это еще не скоро.
Да, Алексей, процесс развития человека необходим. Вот вспомнил по случаю Марка Твена. Там его герои придумали ставить пьесу «Голый король», которая сразу давала финал: по сцене пробегал голый тип и на том все заканчивалось. Зрители на третьем представлении решили авторов пьесы избить, но те уже не стали ставить пьесу, а удрали на лодке.
Между прочим, идея эволюции в некотором очень общем виде уже имеется в Ветхом Завете. Там ведь сначала создается неживая природа – Земля, Солнце, Луна, звезды. Потом – Господь создает рыб, затем – гадов (земноводных и пресмыкающихся) потом животных (млекопитающих), и в завершение, как венец творения – человека, по образу и подобию Своему.
Впрочем, Гегель в рамках своей мегатриады выделил три формы познания: Искусство, Религия, Философия, и он сам говорил, что его философия есть ни что иное, как онаучивание истин откровения.
Вот да, и в этом онаучивании Гегель избавлялся от всякой как-бы лишней сентиментальности, типа любви Бога к человеку, а заодно и от подлинной свободы, которой наука не знает. Гегель, понимая то или нет, низводил человека до уровня шестеренки в предзаданном вращении колес природы и истории, как Спиноза и деисты до него. Но при таком раскладе вещей рушатся все ценности и смыслы: если для гегелевского Бога я — всего лишь шестеренка, и в том высшая истина, то для меня, постигающего это, рушатся все источники вдохновения, и возрастают до небес все демоны бессмыслицы. И тогда, если я не отрину эту гегелевскую науку как ложную, мне прямая дорога к «подпольному человеку» Достоевского, со всеми его прелестями. Подпольные люди — это и есть те «голодные псы» Шумпетера, гибнущие в цинизме, как Ставрогин и Свидригайлов, в безудержной страсти, как Рогожин, становясь мертвыми душами или бросаясь на отравленное мясо утопий. Какой план Абсолютной идеи могут выполнить подобные люди? Только деструктивный и самоубийственный, в индивидуальном или социальном планах, тем самым и доказав ложность всей этой гегелевской научности.
Примерно такова критика Гегеля Кьеркегором, Достоевским, Шестовым. А до Гегеля подобное восстание против онаучивания истин откровения можно увидеть у Паскаля. И я думаю, это сильная и справедливая критика.Начало формы
У Гегеля вся история есть беспрекословное выполнение программы, заложенной в саморазвившейся самой из себя абсолютной идее. Такой механизм, типа появления чего-то живого из яйца. Ничто не может помешать этому. Конечно, какие уж тот тут чувства и эмоции, которые выходят на первый план в экзистенциализме, тройку основателей которого вы назвали (Кьеркегор, Достоевский, Шестов). Так что в этом смысле мир Гегеля – это своего рода жестокий детерминизм. Некая почти что бездушная, холодная машина. Зато торжествует Закон. Если там и есть случайность ( а она как категория у него есть), то только как форма проявлении необходимости. И еще у него предсказан как бы конец света – это вот когда человечество исчезнет телесно и станет мировым духом. Может, это будет последняя вспышка термоядерного взрыва?
Гегель, как и Спиноза, не заметил разницу между произвольными эмоциями и метафизическим основанием ценностей, на которых вообще все стоит, включая и науку, и цивилизацию. Ради «научности» он отсек всё эмоционально значимое, выплеснув вместе с водой и ребенка. Но ценности и смыслы либо поддержаны представлениями о мире, либо нет. В гегелевской картине все ценности проваливаются, чего он не заметил. По простоте, свойственной просвещенцам (и Гегелю с ними), он как-то не думал о последствиях веры человека в свое место винтика, пусть и Абсолютной идеи. А последствия-то были страшными. Можно сказать, что картина мира Гегеля была этически некогерентна, не согласованна: принятие этой картины всерьез вело к гибели.
Пожалуй так, Алексей. Но…
Забыл сказать доброе слово системе Гегеля. Его жесткий закон говорит, что общество с большей свободой всегда одолеет то, где ее меньше или почти нет. Такой оптимизм внушает уверенность и поддерживает в смутные времена.
Согласен, Валерий Петрович. Учение Гегеля о свободе противоречиво: ценность свободы утверждалась им явно, но вся логика его системы вела к отрицанию свободы. Одни борются за гражданские свободы, другие — против, но и те, и другие есть шестеренки Абсолютной идеи, взаимозаменяемые притом. Осознание же этой шестереночности убивает всякую высокую мотивацию вообще. Надо ли это считать диалектикой или недосмотром Гегеля, не знаю.
Это его диалектика. Просто в масштабах грандиозного построения Гегеля какой-то отдельный человечек с его достоевскими подкорочными терзаниями и метаниями был величиной бесконечно малой, которую принято отбрасывать даже в математике. Главное у него – человечество твердой поступью идет к светлому концу. Ну, и торжествует при этом ослепительная Абсолютная идея. Потом эту идею прогресса взял Маркс в ущербном виде роста производительности труда, которая требует смены общ.полит. формаций, и сделал ее звероподобной. Что вы отлично и показали в «Сатанизме Маркса». А в философии Гегеля неудержимый рост свободы — это и есть его главная цивилизационная ценность (если нужна аксиология).
Гегель не учел влияния его мировоззрения на ход истории. А кто учитывал? Только пророки и апостолы, но они имели неотменяемое и некритикуемое откровение, вопрос о коррекции которого не стоял. Гегель же мыслил как естественник, у которого объект движется независимо от моих представлений об объекте. Так что, ни у пророков, ни у естественников не требовалось корректировать учение учетом его влияния на объект. Ход истории, однако же, не только зависит от представлений о нем, задаваемых мощными мыслителями, но и эти представления подлежат критике и коррекциям. Этой обратной связи Гегель и не учел в своих построениях: их возможного влияния на ход истории и необходимой коррекции представлений в связи с этим. Такого вопроса он, кажется, и не задавал, хотя и был высокого мнения о своей системе. Недостаточно высоко, м.б. он о своей философии думал.
Гегель ложной скромностью не страдал. Он считал, что его философская система и есть постигнутая (им) абсолютная истина на философском уровне. Всякую мелочовку доделают частные науки, которым указана столбовая дорога.
В каком-то смысле он был прав — ничего более мощного и всеобъемлющего, чем философия Гегеля, создано не было, и вряд ли это вообще возможно. Его философия произвела в 19 веке ошеломляющее впечатление. Тогда все мыслящие люди вдруг стали гегельянцами.
Если бы Гегель прочитал сейчас ваши, Алексей, возражения и дополнения, он бы только усмехнулся: мелкая возня и копания в душе отдельных людишек, какие-то слезинки ребенка ни в малейшей степени не могут изменить хода всемирной истории. Если кто-то этого веления истории, этой «хитрости мирового разума» не понимает, он просто будет убран с дороги. Как муравей, который вздумал бы ползти навстречу локомотиву. Так было даже с великими людьми, с полководцами и вождями народов, которые забывали о своем предназначении по продвижению Свободы в мире. И называл этих людей, например, Александра Македонского. Или своего современника Наполеона.
Александр Македонский стремился реализовать свои амбиции и отомстить персам за серию греко-персидских войн, а что он в результате сделал? Он распространил греческую культуру на всю Ойкумену и выполнил предначертание абсолютной идеи. Он заменил восточный мир в Ойкумене на греческий, т.е. тем самым создал следующий этап, заменил один общественный строй, который характеризуется своей политикой, религией, наукой, нравственностью, на другой — тот, где выше свобода.
Наполеон, пока он освобождал завоеванные страны от феодальных ошметков, был непобедим, потому что соответствовал замыслу абсолютной идеи, продвигал свободу. Когда же стал императором и возомнил о себе, не решился дать свободу русским крепостным – потерпел поражение и сошел с исторической сцены. Сам Бонапарт, прозябая на острове Св. Елены, вполне осознал этот свой фатальный промах, о чем и написал в мемуарах.
Вот, Алексей, при всей нашей с вами симпатии к маленькому человеку Акакию Акакиевичу, и даже, скажем, к народу Зимбабве, что мы тут можем противопоставить стальной уверенности Гегеля в торжестве Свободы?
Это все прекрасно и мощно у Гегеля, Валерий Петрович. Но и критика Достоевского, которую стремлюсь подчеркнуть, не о плаче о слезинке ребенка, а о влиянии самой философии Гегеля на сознание мыслящего человека: меняя это сознание, теория меняет свой объект. Здесь мы имеем эффект влияния теории на состояние ее объекта, который теоретик не учитывает, а надо: влияние сильное.
Всякая теория исторического развития, овладевая умами, становится важной частью своего собственного объекта, т.е. самореферентной. Самореферентные высказывания нередко ведут к самоотрицаниям или парадоксам лжеца. Такое практически гарантировано, если автор не подозревает об этой опасности. Именно оно и случилось с Гегелем.
см. также
Гегель, Маркс, Россия