Невозможное счастье олигархов

Buddhist-Pilgrimage-Sites-in-India

  • Осенью 2018 г. вышел новый опус Виктора Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи«.Ранее я ни разу не дочитал до конца его книг, коих ныне стало 16. Разве что одну: «Священная книга оборотня», которая оставила чувство раздражения. Но вот эту, «Тайные виды на гору Фудзи» прочитал запоем, отдельные места перечитывал, потом сделал подборку самого интересного (она идет у нас отдельной публикацией ниже) и вот теперь пишу нечто вроде рецензии.Главная тема опуса: обретение счастья. Это очень достойная тема. Все ведь этого счастья хотят.Самый простой способ его получить — избавиться от несчастья. Например, от зубной боли. В первые моменты ухода боли — это минуты настоящего счастья. Но чтобы его иметь, нужно периодически менять его на боль. Это не совсем то. Да и не постоянное оно. То есть, то нет.Можно и без боли. Простой советский человек был счастлив при добыче кило сосисок. Потом — доставал дефицитную запчасть к машине и тоже был в этот момент счастлив. И это все не то. Не постоянное оно было, счастье.

    Некоторые дозревали до мысли Эпикура, до эвдемонизма, согласно которому человек счастлив от того, что он довольствуется имеющимся и потому всегда пребывает в состоянии счастья.

    Одна преподавательница философии доходчиво изложила учение Эпикура.

    Согласно Эпикуру, люди несчастны потому, что не могут себя ограничивать в потребностях и, получив одно удовольствие, стремятся к следующему. Каждый раз им чего-то не хватает, отсюда — страдание. (Как это похоже на учение древнеиндийских мыслителей!). Истинный мудрец умеет довольствоваться малым, ему достаточно необходимых и естественных удовольствий.

    Утром проснулся — жив-здоров, крыша на головой, еда на столе (пусть самая простая), это уже повод для радости. Обычно люди осознают, что были счастливы, когда оно уже прошло. Но когда оно было тут, рядом, люди не умели ценить его и получать от него удовольствие. Но потеряв — понимают, как были счастливы еще вчера. А мудрый человек умеет извлекать удовольствие прямо сейчас из любого момента бытия — и потому счастлив в настоящем.

    Кроме того, людям мешает быть счастливыми страх. Они боятся судьбы, богов, смерти. Греки реально были фаталистами и верили в волю богов. Эпикур же говорил так: что говорит нам судьба — неизвестно. Поэтому глупо заранее портить себе жизнь пустыми страхами об эфемерном. Что будет — то будет, боялись мы того или нет. Не лучше ли было жить спокойно и не отравлять себя негативными мыслями?!

    Наконец, смерть и ее приход. Самый жуткий страх. Эпикур говорил: смерти бояться глупо, так как ее нет для нас, пока мы живы. А когда она есть — нет нас. Мы не встречаемся. А страдания, часто предшествующие смерти, надо воспринимать как естественное явление и не демонизировать. Преодолев эти страхи и не становясь рабом собственных потребностей, можно быть счастливым.

    Все так, очень разумно. Но для этого нужно стать философом. Далеко не все к этому готовы. Герои Пелевина — трое олигархов. Они готовы быть философами менее всего. Они добывают счастье простым способом: изысканная еда, питье, дворцы, яхты, роскошные автомашины, в общем все атрибуты счастья налицо . Но главное — длинный ряд фигуристых девочек. Почему именно девочки ( в особых случаях и мальчики) ? Потому, что они позволяют иметь оргазм. а оргазм — это высшая точка переживания, именуемого счастьем. Так уж устроила природа, ибо для продолжения жизни вида нужно было дать такой стимул, который бы преодолевал все. Вот воспроизведи свой род, а потом хоть потоп. И всплывают вверх брюхом лосось и горбуша, отметав икру — они сделали свое дело, испытав, надо думать, тот самый оргазм.

    В сущности, вся деятельность олигархов есть не более, чем способ получения в итоге оргазма. Пелевин это обстоятельство все время выявляет в присущей ему художественной форме.

    Related image

    Но есть ли искомый оргазм постоянное счастье? Нет, не есть. Ибо он кратковремен — это первое. Второе — он, как это ни странно, приедается. То есть, герой знает, что при смене девочки он испытает то, что уже не раз испытывал раньше. Это предвещает скуку — главного врага счастья. И никакая смена красавиц не может эту скуку устранить. Как говорил один русский счастливчик: я развожусь с женами потому, что мне надоедает изменять одной и той же.

    Да, хорошо бы самый яркий из оргазмов сделать постоянным. Чтобы не на секунды, а навсегда. Увы, не выйдет.

    Так как наши чувства не могут быть переданы с помощью слов, то приходится прибегать к аналогиям. Предположим, вы в сладкой истоме нашли удобную позу для сна. Лежите и блаженствуете. Через некоторое время начинаете себя чувствовать неуютно, потом эта застывшая поза начинает все больше беспокоить и превращаться в боль. Обязательно нужно изменить положение тела, занять другую позу. Если этого не сделать, боль станет нестерпимой и начнут образовываться пролежни, то есть, отмирание части тела. Это заметил еще Рембрандт, написавший «Автопортрет с Сасскией на коленях». Она сидела на нем до тех пор, пока его любовь к ней не перешла в ненависть и он сделал на картине приписку: лучше умереть стоя, чем жить с Сасскией на коленях».

    Так вот, можно утверждать, что если бы удалось создать постоянный оргазм (например, через микроэлектроды, вживленные в центр удовольствия мозга, через который пустили бы соответствующий постоянный ток), то очень скоро чувство восторга сменилось бы чем-то мешающим, потом неприятным, потом слабой болью, все нарастающей, пока не превратиться в страшное мучение типа психической пролежни. Кстати сказать, даже в разовом оргазме всегда присутствует чуть-чуть боли, и она как острая приправа вроде перца придает вкусу особую пикантность.

    Олигархов обуревает скука (еще раз — главный враг их счастья), и некий создатель стартапа из Сколково по имени Дамиан предлагает им настоящее и постоянное счастье. То, которое имеют просветленные монахи из Бирмы, достигшие состояния нирваны (Пелевин использует палийское звучание ниббана), то есть ставшие буддами. Для этого монахи с помощью специальных шлемов — эмо-пантографов передают свои эмоциональные состояния из своего мозга в головы этих олигархов. Так как эмоции, ощущения, чувства в принципе нельзя передать словами, то перед Пелевиным стояла труднейшая задача: описать состояния, которые нельзя описать. И он — находит нужные слова! Это — великая удача и достижение.

    Каким образом ему это удалось? Примерно таким, каким можно дать представление о музыке, намекнуть на чувства, которые она вызывает. Через аналогии, через обращение к другим ощущениям, которые знакомы человеку по его опыту. Это не будет музыкой, и не будет чувствами, ею вызываемые, но все же даст намек, что это такое.

    Очень трудная задача. Представьте себе, что вам нужно дать понять слепоглухонемому, что такое цвет, живопись, рассвет, северное сияние, что такое шелест листвы и рокот прибоя, что такое Аппассионата Бетховена. Как это сделать, если у болезного есть только тактильные (и вкусовые) ощущения? Ну вот так- через какие-то прикосновения, поглаживания, постукивания, щекотания в разных зонах кожи, включая эрогенные, через вкус сахара, горчицы, лимона дать возможность представить, как замечателен и прекрасен недоступный им мир звуков и цветов.

    Наиболее сильные эмоции и сладостные переживания дают наркотики и оргазм. С наркотиками знакомы далеко не все, зато с оргазмом — большинство. И Пелевин не случайно в своих аналогиях дает отсылки именно к этому состоянию. Он приводит такой анекдот. Как-то чукча побывал в Москве, где впервые попробовал апельсин. Его спрашивают – ты что там ел самое вкусное? Он говорит, я фрукт апельсин ел. Очень сладкий. Его спрашивают – как сладкий? Как морошка сладкий? Он подумал и отвечает – нет, не как морошка. Как е..ться.

    Вот и Пелевин дает представить читателю, каков мир превосходных духовных состояний при погружении во все более глубокие стадии медитации (джаны, они же дхьяны) через поток точно подобранных слов отсылает нас к каким-то ранее пережитым состояниям. Этих джан в буддизме восемь, и только первые четыре из них еще как -то связаны с личностью. Но уже в четвертой начинается отказ от личности. Почему? Потому, что, как мы уже выше видели, постоянный восторг невозможен. Он быстро превратится в свою противоположность — в страдание. А страдает кто? Некая личность.

    Жизнь есть страдание — учит буддизм. Одно исполненное желание вызывает жажду иметь другое, а эта жажда и есть страдание. Невозможно избежать страдания, пока есть сама страдающая личность. Посему следующие четыре стадии погружения в нирвану, следующие четыре джаны — это постепенное освобождение от всех свойств личности. Это то, что в буддизме называется растворением атмана (личного я) в брахмане — в безличном мировом абсолюте, в мировом разуме. При полном слиянии наступает нирвана, а уж совсем при полном — паринирвана («нирвана без остатка» ) — окончательное угасание, невероятное блаженство небытия, равное ощущению себя всей вселенной. Непосвященным кажется, будто это смерть. Будто человек, ставший буддой, татхагатой, умер. А он не умер, ибо паринирвана не есть смерть. Но и не есть жизнь. Что это такое уж точно нельзя выразить европейскими понятиями. Но это такое совершенство, такое блаженство полнейшего счастья, которое наконец-то прекращает бесконечную цепь перевоплощений (сансару) , всякую возможность вернуться в эту юдоль скорби и слез с ее неизбежным страданием.

    buddha-kotoku-temple

    Когда наши три олигарха, взыскующие счастья, узнали, что им грозит потеря их личностей, они пришли в ужас. Как?!!! А кому же тогда будут принадлежать их банковские счета, их яхты и дворцы?! И их девочки?! Ни за что! Немедленно требуем вернуть нас в нашу скучную жизнь. А как теперь это сделать? А просто: нужно всего лишь нарушать буддистские принципы благой жизни: чревоугодничать, пить, принимать наркотики, развратничать, обманывать, лгать, воровать, предавать… Да, и еще — мстить всякому, кто покусился на их земное счастье. О, так это совсем легко. Это именно то, чем они всегда и занимались. — еще до встречи с монахами. Отлично! Жизнь снова наладилась и заблистала всеми красками! Снова потекла река гедонизма.

    И вот эпилог — русское прочтение буддизма: добро торжествует, добро олигархов, а зло в лице обещавшего им буддийское счастье Дамиана наказано.
    В эту цельную концепцию Пелевин еще вставляет злую сатиру на феминизм. Этот вставной кусок сюжетно ловко связан с главной интригой, но все же смотрится немного инородным телом — он написан в другой стилистике, в жанре гротеска, гиперболы и почти что стеба. И несколько не стыкуется с весьма глубокими притчевыми душеспасительными рассуждениями основной части. Но это не столь существенный недостаток.
    Насколько пелевинское описание джан богаче текстов палийских оригиналов можно видеть здесь http://www.dharmawiki.ru/index.php/%D0%9D%D0%B8%D0%B1%D0%B1%D0%B0%D0%BD%D0%B0_%D1%81%D1%83%D1%82%D0%B0
    Быков сказал, что этот роман Пелевина свидетельствует о его таланте. Да, именно так.

    Ниже — некоторые мои соображения о глубинной сущности буддизма.

    Будда выше богов

    Будда способен избегнуть сансары, бесконечной цепи перерождений и, таким образом, избегнуть страдания, связанного с жизнью. А боги этого не могут. Ведь боги в брахманизме и буддизме смертны, и даже сам Брахма имеет свой век, после чего рождается вместе с новой Вселенной заново. Для того, чтобы спастись от перерождений, Бог должен был бы родиться человеком, а затем стать буддой. Но богам, увы, это не дано.
    Да, то было великое знание. Будда стал проповедовать свое знание, которое затем получило название буддизм.

    Как-то в одном селении к нему подошла женщина, умоляя воскресить только что умершего маленького сына. Будда согласился, но послал ее для успешного сеанса оживления в город, чтобы она принесла оттуда горчичных зерен из семьи, в которой никто не умер. Долго женщина ходила из дома в дом, но, естественно, не нашла такого, чтобы там никто никогда не умер — дед, бабка или любой другой родственник. И тогда она уразумела истину, которую проповедовал Будда: смерть и вообще страдание — вечные спутники жизни. Бороться с этим — бессмысленно и бесполезно, такая борьба только увеличит страдание. И если человек хочет избегнуть страдания, то… Умирая в возрасте 80 лет под саловым деревом в окрестностях города Кушинагару (где- то между 486 и 473 годом до нашей эры), он сказал ученикам: «Все составленное из частей разрушается. Неустанно стремитесь к освобождению».

    Ниже мы и остановимся на том, что же должен делать человек для избавления от страдания. Но сразу же могу сказать: для этого человек должен овладеть знанием. Нам, в силу европейской традиции, кажется, что знание в буддизме используется примерно в том же смысле, что и у нас, людей европейской культуры. Увы…
    Буддизм принципиально отличается от европейского мышления, хотя он применяет (в переводе) те же самые понятия, что и мы — например, там есть знание, истина, причинность, закон, изменение, объект или вещь, Вселенная, есть даже атомы. Но все эти понятия имеют совершенно не принятый и даже противоположный европейской науке смысл. Я прошу далее некоторого внимания к тонкостям рассуждения, без которых этот тезис не станет ясным.
    Итак, знание в буддизме — одно из центральных понятий (знание «четырех благих истин» — о них ниже), незнание же противопоставляется знанию как источник всех бед и несчастий, которые могут постигнуть человека. Только знание, согласно буддизму, может спасти человека от страданий. Говоря о страданиях, буддизм указывает на две их причины: желания («жажда») и незнание. Причем из этих двух причин (нидан) именно незнание является худшим злом, самой опасной причиной страданий. Внешне такая оценка знания как панацеи от всех бед очень похожа на те упования, которые возлагали на науку просветители XVIIIв. или современные сциентисты.
    Сам титул «Будда», ставший основным именем Сиддхартхи Гаутамы, не случайно означает Просветленный (знанием), Пробужденный (от незнания), Совершенный (постигший совершенное знание).

    Незнание (невежество (авидья)- это вполне нормальный недостаток конкретного человека, который каждый может устранить упорным трудом; но пока это не произошло, он будет страдать из-за своего незнания, передавая и незнание и страдание за счет кармы и сансары своим будущим воплощениям.

    Буддизм, как и брахманизм, принимал учение не только о сансаре и карме, но и о знании как главной цели жизни, позволяющей прийти к полному освобождению от страдания. Знание, истина — это для Будды единственное средство, обеспечивающее спасение, счастье, смысл жизни.
    Такое понимание истины зафиксировано в палийском каноне Виная-питака. В нем говорится, что Будда произнес свою первую проповедь после 49-дневного сидения под деревом бодхи перед своими бывшими товарищами-отшельниками (бхикшу, шраманами), которые все еще продолжали изнурять плоть, но, в отличие от Будды, не познали истину и не стали святыми (архатами) .
    Сначала он говорил о двух крайностях, которых следует избегать, — крайности аскетизма, изнурения плоти и крайности мирских наслаждений. Идти же следует средним путем.

    buddha-great statue

    Если уничтожить первую и основную причину — незнание, невежество (авидья), то и вся цепь причинной зависимости порвется, и в итоге всякое страдание исчезнет.
    Понимание рокового смысла незнания как начала страдальческого причинного ряда и есть искомое знание. Итак, незнание есть отсутствие знания об истинной роли незнания в жизни человека, а знание есть понимание того, что незнание препятствует знанию об истинном смысле незнания.
    Не правда ли, запутанно? Но для простоты можно считать так: то, что в европейской традиции испокон века считалось знанием (например, наука), в буддизме (и вообще в индуизме в широком смысле) выглядит его противоположностью — незнанием, и как таковое лежит в основании всякого страдания, является его причиной.

    Каждую свою истину Будда повторяет как минимум три раза, о каждой из четырех благих истин он обладает, как принято говорить, трехчленным познанием. Рефрены идут по формуле: вот благая истина (идет ее изложение), эта благая истина должна быть постигнута (идет ее дословное повторение), и наконец, эту благую истину я постиг (и опять ее полное повторение). Иногда же другие истины повторяются значительно большее число раз, вплоть до сотни: «Кто имеет стократное милое, имеет стократное страдание». И далее без пропуска вплоть до «кто не имеет ни единого милого, не имеет ни единого страдания.

    Можно ли было в буддизме обойтись без повторов истин? Думается, нет. И дело не в том, что истину нужно заучить, а повторение — мать учения. Суть повторов гораздо глубже. Остинатные (то есть — повторяющиеся) формулы метрической прозы воздействуют на психику не столько своей смысловой частью, сколько эмоциональной, они вызывают определенные настроения и, более того, определенные психические переживания, которые, забежим здесь несколько вперед, и являются в буддизме высшей истиной, высшим знанием.

    «Учение о Вселенной» не имеет, строго говоря, отношения к сути буддизма — хотя бы потому, что учение о внешнем мире — это учение об иллюзорном, о ничто, а раз так, то в принципе какое имеет значение для истинного знания, каков этот мир, представляющийся невежде существующим. Более того, это знание только уводит от настоящей истины.

    Будда рассказывает притчу о человеке, раненым стрелой, который, вместо того, чтобы лечить рану, говорил бы: «Я не позволю лечить рану, пока не узнаю, кто тот человек, который меня ранил, как его имя, какого он роста, каков вид имеет его оружие и тому подобное». Ясно, продолжает Будда, что такой неразумный человек только бы увеличил свое страдание. Точно так же и ученик, который спрашивает об устройстве мира и даже нирваны, нисколько не приближается к истине, напротив, такое знание не только не способствует, но и препятствует достижению главной цели — освобождению от страдания. Другими словами, знание об устройстве мира, равно как и об «устройстве» нирваны на самом деле есть незнание (авидья), а оно, как известно, основная причина страдания.
    Знание, который раз повторяет Будда, начинается с постижения истины о том, что есть страдание, что его причиной является незнание (т.е. незнание того, что всякое прочее знание на самом деле есть незнание), наконец, что можно прекратить страдание и что есть путь для прекращения страдания.
    Здесь мы подходим к сути буддизма. Почему, спрашивается, нельзя, вернее, бесполезно интересоваться нирваной? Ведь, казалось бы, нирвана — это цель благой жизни, именно к ней ведет путь уничтожения страдания и именно в ней пребывает всякий архат-будда в завершении своей жизни. Однако такая логика для буддизма неприменима. Спрашивается, кто такой человек, ставший буддой? Это его тело? Нет, его не существует, поскольку оно вещественно, а вещи иллюзорны и являются проекцией психики вовне. Так, значит, психика и есть то, что называется личностью? Тоже нет. В палийском каноне Типитака подробно доказывается, что личность нельзя отождествить ни с ощущением, ни с чувствами, ни с разумом вообще. Нам же важно отметить главный прием в доказательстве. Вот он: любое психическое проявление, так же как все прочие явления, подвержено закону пратитья-самутпада, причинности, поэтому и любое психическое состояние, и дхармы как духовные первоэлементы не есть онтологическая (пусть и субъективная) реальность — они тоже иллюзорны, потому что не постоянны, мгновенны. Соединяясь друг с другом, они порождают столь же эфемерные психические образования, чтобы тут же распасться и, увлекаемые цепью зависимых происхождений, продолжать создавать все новые и новые фантомы.
    Потому-то души, с которой многие отождествляют личность, в действительности нет, она не существует, так же как и внешний мир. Отсюда видно, что аналогия с миром идей Платона или комплексом ощущений Беркли неудачна.
    Правда, с точки зрения буддизма можно думать, что психика человека и внешний мир в своем «не существовании» не одинаковы. Душа обладает, по сравнению с вещами, так сказать, большей степенью иллюзорности, иллюзорностью первого порядка, а вещи — меньшей иллюзорностью, их иллюзорность производна от духовных дхарм, вторична. То есть иллюзия существования души очень велика, и потому большинство людей верит, что она у них есть, есть их собственная психика. Дело обстоит примерно так, как если бы имелось голографическое изображение (иллюзия первого порядка — душа) и цветная фотография с него (иллюзия второго порядка — вещь). Из этой аналогии видно, что «на самом деле», ни голографическое изображение, ни, тем более, снимок с него не есть сама вещь.
    Здесь, конечно, можно задать буддисту резонный вопрос: если даже душа — иллюзия, то откуда же берется реальность страдания, ибо страдание в буддизме не иллюзорно. Другими словами, кто именно испытывает страдание? На этот вопрос в буддизме ответа не дается, хотя можно думать, что последовательный буддист сказал бы, что страдание — это и есть подлинная реальность. Душа — иллюзия, тем более иллюзия тело, но страдание — настоящая реальность, оно не иллюзорно. И привел бы в качестве примера такое соображение: может ведь человек страдать от фантомных болей в ноге, которой давно нет. Видите — ноги нет, а боль от нее — есть.
    Теперь мы находимся в самой сердцевине буддийского мироощущения. Для буддиста спрашивать о нирване бессмысленно, и не случайно Будда ей не дает определения, «поскольку это коренное начало всего и как таковое неопределимо» (Радхакришнан С. Индийская философия. Т. 1. с. 383). В некоторых источниках (у Г. Ольденберга, например) приводится определение нирваны, взятое из более поздних буддийских текстов. Имеется оно и в «Философской энциклопедии», но в действительности мало что дает для понимания нирваны. Вот это определение: «Есть место, где нет ни земли, ни воды, ни огня, ни воздуха, ни места в пространстве, и нет ни восприятия, ни невосприятия, ни этого мира, ни другого мира, ни обоих вместе, ни солнца, ни луны. Там нет ни движения, ни покоя, ни возникновения, ни уничтожения. Оно не движется и не стоит, оно ни на чем не основано. Оно поистине конец страданий» (Философская энциклопедия. М., 1967. т. 4. с. 73).

    buddha

    Эпоха становления буддизма не обладала искусством логических определений и доказательств, и закон исключенного третьего не мешал буддистам строить замысловатые словесные конструкции, которые обращались не столько к разуму, сколько к чувствам. Обычно все понятия в буддизме, если даже в источниках их и пытаются определить словами, делают это с помощью всяческих отрицаний, не смущаясь тем, что уже после второго отрицания нарушается логический закон исключенного третьего. Например, буддист мог сказать: неверно, будто нирвана не движется, но также неверно сказать, что она не покоится. Равным образом, неверно утверждать, что она не движется и не покоится одновременно, но столь же неверно говорить, что она движется и покоится в одно и тоже время. А что же верно? А верно то, что самое лучшее — о нирване молчать, ибо ее сущность невыразима ни в каких словах и определениях.

    Нагарджуна в своём трактате «Ратна-авали раджа-парикатха» («Драгоценные строфы наставления царю») говорит:

    Неверно, что нирвана есть небытие.
    Но разве можно представить её бытие?
    Прекращение раздумий о бытии и небытии
    Называется нирваной.

    Виктория Лысенко пишет, что из-за принципиальной необъяснимости нирвана является «предметом только практики, а не рассуждений». Именно.

    Нирвана — это конечная цель на пути освобождения от страдания, это блаженство, счастье, смысл жизни, т. е. нечто такое, ради чего человек идет на любые жертвы, отказывается от любых привязанностей, нечто вроде грандиозной победы и над жизнью, и над смертью; напомню, что не случайно один из синонимов Будды — Джина, Победитель. Победитель страдания.
    Естественно и понятно желание учеников узнать побольше о нирване. Царь Милинда (Менандр) долго просил буддиста Нагасену дать какой-нибудь образ, сравнение, чтобы хоть как-то представить нирвану. Тот указал на ветер, который тоже нельзя показать, который не имеет формы, цвета, его нельзя увидеть, потрогать — и тем не менее он есть. Но Нагасена предупреждает, что это всего лишь грубое сравнение. И главное отличие нирваны от любых аналоговых картинок в том, что если, скажем, ветер имеет причину, то нирвана не имеет никаких причин, она выпадает из пратитья-самутпады, из закона зависимых происхождений.

    Если в логических формах нирвану объять нельзя, то можно ли хотя бы узнать, как там чувствует себя будда, татхагата? Это очень интересовало другого царя, Пасенади, который завел разговор со славящейся своей мудростью ученицей Будды Хемой. «Живет ли Совершенный после смерти?» — спрашивает царь. «Возвышенный, великий царь, не открыл, что Совершенный живет после смерти», — отвечает Хема. «Так, значит, Совершенный не живет после смерти, достопочтенная?» — «И этого Совершенный не открыл». Царь недоумевает, почему не открыл. Хема спрашивает у него, есть ли у него в царстве кто-нибудь, кто мог бы измерить число капель в океане. Царь отвечает, что нет таких. «Совершенный, — поясняет Хема, — свободен от того, чтобы его сущность могла исчисляться числами телесного мира; он глубок, неисчерпаем, бездонен, как великий океан. Что Совершенный существует после смерти — неверно, что Совершенный не существует после смерти — также неверно, что Совершенный ни существует ни не существует после смерти — также неверно». «И Пасенади, царь Косалы, выслушал речь монахини Хемы с радостью и одобрением, встал со своего места и отступил от нее…» (Ольденберг Г. Будда, его жизнь, учение и община. — М., 1905 с. 376-378).

    Как достигнуть нирваны?

    Но можно ли хотя бы узнать, как достигнуть нирваны? Да, и это как раз является основной задачей вступившего на путь истины. Начальной чертой, открывающей путь к нирване, является преодоление незнания, т.е. такое изменение сознания неофита, когда он как неоспоримую данность взамен незнания примет четыре благие истины, ведущие к нирване. Еще раз обратим внимание на то, что окончательное устранение страдания, нирвана и высшая истина часто используются в буддизме как понятия одного порядка, ибо, действительно, для буддизма это одно и то же. А «четыре благие истины» — это только начальная истина, правильные взгляды, первый этап восьмеричного пути, приводящего к нирване. Вторая ступень — правильные намерения — выявляет желание двигаться дальше по направлению к нирване, затем идут остальные этапы (правильная речь, действия, образ жизни и т.д.) и в конце — самое главное, венчающее усилия и действия, — правильное сосредоточение. Оно-то и приводит к состоянию нирваны как к последнему убежищу, высшей истине, счастью. Тот, кому хоть раз удалось попасть в нирвану и затем выйти из нее, владеет высшей истиной. Выйти из нирваны, как это ни покажется странным, возможно, потому что здесь имеется в виду, так сказать, промежуточная, обратимая нирвана. Из настоящей же нирваны, именуемой паринирваной (окончательное угасание), вернуться в этот иллюзорный мир уже в принципе невозможно.
    Итак, будда, побывавший в нирване, нисколько не сомневается в ее существовании, он уже владеет высшей истиной, на фоне которой все прочие знания, желания, любые события внешнего мира, неприятности и т.п. кажутся таким вздором, таким действительно ненастоящим, иллюзорным, что о них не стоит и говорить. Настоящие архаты обычно и не говорят. Они могут после нирваны, в ожидании паринирваны, всегда молчать, ибо говорить не о нирване нет смысла, а говорить о нирване невозможно, ее нужно просто познать, другими словами — прочувствовать. Так что архаты таинственно молчат всю жизнь, ибо их знание не доступно изложению в словесной форме. В этом и заключается великий подвиг буддийских архатов-святых (и аналогичных им индуистских, или же йогов) — такой святой будет годами стоять под деревом и молчать, а родители со всех окрестных деревень будут приводить к нему детей, дабы те сами удостоверились в том, какие великие люди (да и не люди уже, пожалуй, а существа в чем-то выше богов) обитают рядом с ними.
    Делаем важный для нашей темы вывод: нирвана — высшая истина — не может быть в принципе ни изложена, ни понята в вербальной, рациональной форме, она может быть получена только как переживание человека, т.е. только в субъективной форме, как состояние психики.

    В медицинском отношении, по словам психиатров, состояние, близкое к нирване, похоже на временное умопомрачение, галлюцинации, вызываемые мескалином или ЛСД; это состояние, по удачному выражению Е.И. Парнова, «безумия, которому можно научиться» (Парнов Е.И. Боги лотоса. М., 1980. с. 111). Сравнение с действием галлюцинагенов возможно только для состояния, близкого к нирване, но не самой нирваны и тем более паринирваны, которые в чисто физиологическом плане являются комой, клинической, а затем и биологической смертью. Е. Парнов приводит редкое в литературе свидетельство — самоанализ буддийского монаха Дуп-Римпоче после его возвращения из преддверия нирваны (Там же. с. 212-213). Сознание пребывающего в смуте погружения архата находится в «своеобразном гипнотическом состоянии (не в трансе!), когда кора угнетена, а подкорка, наоборот, переживает повышенную активность. При этом контроль сознания полностью не исчезает. Человек как бы со стороны следит за своими яркими, охватывающими все его существо видениями, различая, однако, и окружающую его обстановку. Внешние воздействия; направленный в глаза свет, прикосновения, шумы — совершенно не сказываются на характере энцефалограммы. Мозг словно отгораживается от них, как от досадных помех. С известной натяжкой это можно сравнить с захватывающим творческим порывом… В ярких, глубоких переживаниях таится необычайная притягательность. Их хочется ощущать вновь и вновь с той же первозданной остротой… Расплата за них одна — постепенный отход от реального мира» (Там же. с. 112-113).
    Сошлюсь здесь еще на суждение глубокого мыслителя Станислава Лема: » «Сверхсознание» также есть результат комбинаторной работы мозга, и хотя, пережив его, человек может обрести высочайший духовный опыт, информационная ценность такого состояния равна нулю. Ведь познание есть не что иное, как увеличение уже освоенной информации. Результат же мистических состояний — информационно нулевой; это видно из того, что их «сущность» непередаваема и никак не может обогатить наши знания о мире… Описанным состояниям сопутствует ощущение какой-то окончательной истины, настолько острое и всеобъемлющее, что человек потом с презрением или жалостью глядит на «эмпириков», кои убого копошатся вокруг ничтожных материальных дел» (Лем С. Сумма технологии. М., 1968. с. 157-158). Далее С. Лем в присущей ему парадоксальной форме приводит пример того, как человеку, пережившему во сне какую-либо напряженную эмоцию (типа оргазма), одновременно привиделась в общем-то бессмысленная фраза «мазуки в скипидаре присевают». После пробуждения ему покажется, будто он открыл тайну бытия, высшую истину, постижение которой начинается с принятия «благой истины» о мазуках в скипидаре.

    Ваджраяна (алмазная колесница), она же отождествляется часто с индуистским тантризмом (от названия канонических текстов- тантр) — весьма оригинальная школа (тибетского) буддизма, в которой медитация достигается не только за счет чтения мантр и созерцания идамов (образов психических состояний), но и за счет освобождения космической энергии праны в половом акте. Акт этот в тантризме носит мистический и сакральный характер, исполняется в дружном коллективе посвященных и абсолютно закрыт для посторонних.

    Да и вообще сексуальные эмоции в индуизме в широком смысле рассматриваются как мощное проявление стремления к космическому абсолюту, содействующему слиянию атмана с Брахманом. Отсюда в Индии такой культ телесной формы любви. В Махабхарате целая часть посвящена как раз этому искусству любви, которая носит там не столько земной, сколько сакральный характер. Этому же посвящена и Кама-сутра (Кама — Бог любви). Эта сторона индуистской философии нашла свое зримое воплощение в знаменитом «Храме любви», в котором находится около тысячи каменных фигур, сплетенных в яростном экстазе. И это отнюдь не порнография, как думают европейские туристы, а как бы наглядная школа постижения высшей истины. Кришна к примеру, в своей земной реинкарнации имел 16100 жен, с которыми мог одновременно пребывать в сакрально-любовной связи. При этом он, естественно, становился Богом — аватарой Вишну, ибо просто человеку подобное не под силу.

    Центрированность всех школ древнеиндийского мировоззрения на субъективном привела к выработке очень тонких психологических механизмов, обеспечивающих внутреннее состояние умиротворенности, спокойствия, в общем, того, что принято называть субъективной стороной счастья как переживания полноты бытия. Эту сторону давно взяли на вооружение психиатры и психологи; темы о практике буддизма или йоги для облегчения психологического состояния при всевозможных психических напряжениях и фрустрациях затрагиваются на международных психологических конгрессах; используются некоторые приемы и в аутотренинге — приемы весьма ценные в нашем мире скоростей, информационных перегрузок и разного рода неприятностей.

    Наука в Древней Индии так и не возникла. В сложившейся духовной атмосфере она была, пожалуй, излишней. Действительно, зачем заниматься эмпирической действительностью или какими-то умственными конструкциями, если все это — низшее знание. Зачем тратить силы на низшее знание, когда, затратив ту же энергию, можно получить в итоге высшее знание ( а в шиваизме и тантризме — еще и с удовольствием)? Наука рассматривалась бы даже не как низшее знание (низшим, напомним, именовалось в брахманизме в основном знание вед, а в буддизме — фактически «четыре благие истины»), а считалась бы незнанием и, следовательно, была бы причиной всех страданий. Понятно, что такой социальный престиж научной деятельности никак не мог способствовать ее прогрессу.

    А вот как мощное психотерапевтическое учение — да, это превосходно